Руина или памятник? Как мы спасали Дом с Атлантами

Настя Говорова, 3 курс киноколледжа, мастерская «Мультипликатор»


Началось все с того, что мы с Аней Беловой решили мерить шагами Москву, соединяя в своем сознании улицы и переулки, бульвары и тупики. Я давно уже чувствовала в этом потребность – я совсем не знаю своего города, даже визуально, объемно, не говоря уже об истории. Мне еще с лютой зимы хотелось начать его исследовать. Однажды зимним вечером мы с Олей Малоземовой даже предприняли такую попытку: почти в тридцатиградусный мороз совершили путешествие от Новокузнецкой до Добрынинской (по Пятницкой улице) и от Добрынинской до Третьяковской (по Большой Ордынке).

Это было просто сказочное путешествие! Был, как раз, сочельник, шел абсолютно рождественский крупный снег, и на Ордынке, где почти не было машин и вообще движения, я чувствовала, что время застыло. Мне казалось, что вот-вот мимо нас прошмыгнет по узкой улице, между невысоких старинных домов и церквей человек в цилиндре и пальто-крылатке, обгонит нас, и его черный стройный силуэт исчезнет где-то там, в снегопаде. Оля ничего не видела, линзы ее очков запотели, и протирать их было бессмысленно. На ходу я описывала Оле происходящее. Конечно, нам было жутко холодно. Как я потом замечала, самая большая красота почему-то связана у меня с пробирающим до костей холодом.



Теперь же погода была весенняя, солнечная и ласковая (что меня заранее настораживало, я знала, что март в этом плане – большой обломщик). Аня агитировала меня встать пораньше, чтобы во время свободных пар дойти от Красных Ворот прямиком до Шаболовки, начиная свой путь по Покровке, пересекая Яузу, потом Москва-реку в районе Павелецкой, дальше недалеко до Добрынинской, а оттуда – рукой подать. Условившись встретиться утром на Красных воротах, мы заснули.

Утром вставать мне было ужасно лень. В полусне я взяла в руки телефон и прочла смс от Ани: «Все крахом, я проспала». Это так злорадно меня раззадорило, что я решила тут же встать и пойти в путешествие без Ани! Попутно еще и фотографируя себя на фоне всех мест, в которых Аня хотела побывать, но не сможет. Не судьба, Аня, ха-ха!

Я перечертила себе карту и отправилась в путь. Но, на самом деле, Москва устроена так загадочно, что даже с картой можно случайно повернуть не в ту сторону. На Солянке судьба развернула меня в обратном направлении от Яузы, к которой я двигалась, и я пошла к Варварке, где по дороге и набрела на Дом с Атлантами.

Состояние такого невероятного дома меня расстроило и обескуражило. Когда я шла в путешествие, то думала, что иду смотреть просто Москву, а не Москву исчезающую. Тема почитания руин (отсылка к стихотворению Гаврилы Романовича Державина «Река времен», первые буквы каждой строчки которого составляют словосочетание «РУИНА ЧТИ»), так волновавшая меня, но за год ставшая почти призрачной, в этот момент подступила ко мне вплотную. Но тогда я еще это не осмыслила, а только обозначила проблему: никто не реставрирует дом. Мне еще предстояло узнать, что все намного, НАМНОГО хуже.

Вернувшись домой, я полезла в Интернет за информацией о Доме. Что за диковина в таком плачевном состоянии в центре Москвы?

Дом Купцов Расторгуевых построен в 1882 году по замыслу архитектора Карнеева и в народе так и называется «Дом с Атлантами» – большие статуи Атлантов действительно украшают внешний фасад дома, подпирая мощными плечами балконы. Адрес дома – улица Солянка, 7. Чаще упоминается, что дом был доходным, но есть мнение, что там была жилая, личная усадьба Расторгуевых.

Усадьба своей территорией напрямую соседствует с Церковью Рождества Пресвятой Богородицы, расположенной ровно на углу Солянки и Подколокольного переулка. (Сейчас узнать эту церковь просто – рядом с ней тянется в небо скульптура-памятник жертвам Беслана). Эта церковь отмечена на всех старинных картах, как и здание Опекунского Совета, которое напротив Дома с Атлантами.


После революции дом национализирован и отдан учреждениям здравоохранения, которые позже уйдут отсюда, и усадебный ансамбль придет в запустение. Кроме всего этого, тем же вечером я узнала, что Архнадзор 12-го марта организует субботник, где все желающие смогут своими силами спасти дом от вандалов.


Путь на субботник

Следующим утром, (оно было намного холоднее предыдущего, что я предугадывала, но почему-то не оделась теплее) я уже робко двигалась по Солянке, с трудом вспоминая дорогу к нужному дому. С собой у меня были дедушкины молоток и гвозди (дедушки давно нет), которыми следовало заколачивать разбитые окна дома от вандалов. В этом и должен был заключаться субботник. Не уборка, а консервация здания. Пока я шагала, думала что-то вроде: «Заколачивают от таких «лазальщиков», как я». Почему в наше время нужно таким образом «защищать» здания, чтобы никто не мог посмотреть их ни изнутри, ни снаружи (заколоченные окна и двери уродуют фасад)? Но, видимо, другого выхода не было. Еще я думала: «Кому нужен вандализм? Зачем этим заниматься? И что должно быть в голове у тех, кто это делает? Что с ними произошло такое, чтобы с такой силой тянуться к разрушению красивого, исторического?» Вспоминался очерк Ходасевича «Безглавый Пушкин», где поэт пытается понять суть вандализма.

Кроме прочего, мне было страшно: я предвидела, что на субботнике будет много людей гораздо старше и серьезнее меня. Архитекторов? Профессоров? Я иду одна. Будет ли мне там работа? Примут ли меня всерьез? Пойму ли я сама, что делать – ведь там нет ни педагогов, ни мамочки. Нужно было как-то самой соображать, да еще и не ударить в грязь лицом. Сам факт похода на такое событие был для меня важен, ведь это был отдельный, взрослый мир, имеющий не так много общего с Киношколой. Хорошо, что мастера, как утки-мамы выводили нас в Школу Наследия, и я уже хоть примерно представляла, с каким обществом буду иметь дело.


Встреча у дома

Я уже немного опаздывала и впопыхах подбежала к нужному месту. Здесь ходил мужчина строгого и сосредоточенного вида, лет тридцати восьми на вид (как позже выяснилось – организатор, Михаил). Вокруг него прыгали репортеры. Я, храбрясь, спросила у Михаила: «Тут ли заколачивают окна?» Он кивнул и указал куда-то – здание нужно было обойти, вход был с внутреннего двора, со стороны Подколокольного переулка. Я не понимала, куда он показывает, но переспросить не решилась, и побежала вслед за репортерами, уже отделившимися и спешащими «к месту событий». «Вы – пресса?» – спросили меня они, – «Нет», – отвечаю скромно.

Во внутреннем дворе уже толпится народ. Его не очень много, но и не очень мало – человек тридцать-сорок. Все конкретно взрослого и пожилого возраста. Пытаюсь отыскать и «своих» – то есть свою возрастную группу, и нахожу. Немного успокаиваюсь.

Из-за моей спины выходит высокий и строгий Михаил: «Все взяли с собой фонарики, перчатки, молотки, гвозди? Не все? Так надо было внимательно читать объявление!» С грустью понимаю, что у меня нет ни фонарика, ни перчаток… Михаил рассказывает план: «Сейчас находим в доме фанеру – ее там много, и начинаем заколачивать окна. А потом я проведу небольшую экскурсию по дому и расскажу, что здесь было раньше». Мысль об экскурсии грела меня все последующее время.


Блогеры

Мы долго шли по темному витиеватому коридору первого этажа (потом, с первого раза, я не сразу отыскала выход на улицу) и попали в светлый и просторный актовый зал, который как раз и выходил разбитыми окнами на Солянку. Внутри было пыльно, лежали тяжелые сваленные доски с торчащими из них гвоздями, валялись куски фанеры, повсюду битые стекла, граффити, а на паркете круглые следы от костра. От костра! Это главная причина, почему заколачивают окна – здание уже не раз пытались поджечь.

Пока я разглядывала новое окружение, остальные принялись за работу. Какая-то женщина, самая обычная на вид, стала рулить процессом, говорить всем, что лучше сделать. Я с грустью подумала: «Вот она понимает, что делать всем, а я пока даже не понимаю, что делать себе». Мужчины отправились добывать фанеру, ломать советские шкафы в комнатах, а женщины стали сметать с подоконников стекло и убирать мусор, который мог помешать работе. Я растерялась и почувствовала себя лишней. Все никак не могла решиться и сделать что-то, хотя за этим и пришла.

«Привет!» – ко мне подошла девушка, скорее всего, ровесница. Я обрадовалась ей и думала, что мы сможем объединиться и найти, что нам делать. Но она оказалась видеоблогером и пришла сюда, чтобы снять ролик. Видимо, остальные молодые – тоже, по крайней мере, я потом никого из них не видела. В этот день дом был в последний раз легально открыт для всех желающих – здесь гуляло очень много фотографов и зевак.


Как я пыталась вписаться

Я поняла, что стоять как вкопанная больше нельзя. Я же зачем-то пришла сюда. Нужна фанера? Хорошо. Я нырнула в темноту и стала мешать фотографам, которые пытались что-то снимать в маленьких светлых комнатках по бокам коридора. Потрогала фанерный шкаф – прочный, сама не сломаю. Нашла пару кусочков прессованного картона на полу – подойдет? Отнесла их в зал. Потом видела, как на этих кусочках женщины выносят битое стекло – не для того, конечно, но тоже пригодилось... Вижу, как в зале одна женщина берет огромные доски с гвоздями и передает их в окно, с другой стороны мужчины принимают. Решаю повторять за ней.

«Унесешь одна?» – спрашивает женщина недоверчиво. «Унесу». И я поднимаю доску, с трудом тащу ее – трудность скорее в том, чтобы не зашибить длинными деревянными концами других людей. Неуклюже маневрирую к окну, передаю, возвращаюсь за следующей, пытаясь «перетаскать» женщину. Женщина смотрит на меня скептически, но ничего не говорит. Я несу доску и думаю, что работа вполне выполнима, но в Киношколе я бы точно сбагрила ее парням. А здесь можно, конечно, «побыть женщиной», но тогда просто нечего будет делать.


Моменты пренебрежения

Когда доски кончились, меня постигло новое замешательство – «что дальше»? На улице уже вовсю колотят молотками. Выйти и посмотреть. Долго ищу выход. Обегаю дом. Мужчины вбивают первые гвозди. Каждый взял себе по окну и теперь пытается заколотить его своим персональным способом. Один на своем окне прилаживает доски вдоль, другой поперек, третий использует железные листы… Остальные помогают (держат фанеру, пилят что-то…). Подхожу к одному из мужчин: «Можно и мне позабивать?» – «Мне мешать не надо», – добродушно отзывается он, продолжая стучать. Обижаюсь. Видя, как некоторые не с первого раза попадают по гвоздю, думаю, что могла бы и не хуже. Достаю молоток, чтобы выглядеть солиднее. Хожу с молотком, все так же растерянно моргаю. Нахожу глазами женщину – добрую на вид. Она пилит доски в размер окон – для каркасов, на которые потом можно будет прибивать фанеру. «Можно Вам помочь?» – «Ох, даже не знаю…» Но тут, кажется, срабатывает что-то материнское: «Хочешь, пили со мной, только попроси пилу вон у того мужчины». «Можно пилу?» – «Конечно», – хозяин пил смотрит слегка удивленно, но дружелюбно. Татьяна – женщина, с которой мы пилим, – закончила МАРХИ, архитектор, журналист, а теперь мой личный бригадир. Она явно заботится обо мне и говорит, что еще можно попилить, если я теряюсь. Пилить доски оказалось сложнее, чем их таскать. Руки перенапрягаются и быстро устают, но я стараюсь выглядеть как можно более неустанно и независимо. Все равно время от времени ко мне подходят мужчины, и – «Дай ножовочку, красавица» – пилят за меня.


Бредовость

Пилим мы часа три. Многие меня фотографируют. А я думаю: почему люди не очень верят мне? Не верят, что я справлюсь? Удивляются вообще моему здесь нахождению, тому, что мне НАДО пилить. А я чувствую, что мне очень надо. В этот момент мне кажется, что это единственный, с моей стороны, выход что-то сделать. Хоть что-нибудь.

Еще я удивляюсь, что, действительно, самая маленькая здесь. Пока пилю, думаю, что сама ситуация интересна своей абсурдностью. В центре Москвы, среди величественных домов (один из них – здание Опекунского Совета через дорогу: с вензелями и большими колоннами) на тротуаре сижу я и пилю доски. Ну, ведь быть такого не может! Может только присниться! И вокруг обстановочка: московская интеллигенция самолично заколачивает окна. Еще это немного похоже на войну. Где-то в комментариях на Фейсбук потом читала, что настоятель соседней церкви увидел в этом баррикады 42-го года.


Блины, самовар и «взрослые» разговоры

Когда пилить было уже решительно нечего, Татьяна отправила меня попить чайку. Во дворе, прямо на талом снегу стоял настоящий самовар! А рядом был накрыт стол с шоколадом и блинами – все-таки масленица. Я согревала во рту ледяные кусочки шоколада, ждала, пока нагреется вода в самоваре, и слушала, о чем говорят.

Из этих разговоров я и поняла, что на самом деле происходит с Москвой. До этого дня понимание мое было таким: власть не заинтересована в сохранении памятников архитектуры и культуры, поэтому их никто не реставрирует, и они тихонько разваливаются сами. Но все сложнее.

В советские времена Домом с Атлантами владел Минздрав, который плохо о нем заботился и довел до аварийного состояния. Затем Минздрав выгнали отсюда. Дом перешел к частным предпринимателям. В Москве, в таком месте необремененная земля, на которой можно что-то беспрепятственно построить, стоит очень дорого. Поэтому частные предприниматели выкупают по дешевке землю вместе со старинными домами, обязуясь все отреставрировать. Затем, в лучшем случае, они оставляют невредимым только лицевой фасад. Вся внутренняя планировка дома сносится! Внутри строятся железобетонные, иногда стеклянные конструкции. Под зданиями вырывается многоуровневая парковка. «Они когда съезжали, – говорит Михаил про предыдущего частного владельца, – все побросали. Под ногами валяются планы. Их много – разных планов... Ничего не хотели оставить от дома, кроме фасада. Смотрел я эти планы, внутри – одно сплошное стекло. Есть даже объемные». Михаил на какое-то время исчезает в доме и приносит картонную коробочку размером с кирпич – макет проекта. На макете уже совсем другой дом.

Мимо проходит и ненадолго останавливается у самовара человек, который давал мне пилу. Его зовут Николай. Его называют еще одним организатором этого мероприятия, но он от этого звания отмахивается: «Я в первую очередь житель города».

Какая-то женщина просит всех подписать петицию. «О чем петиция?» – спрашиваю. Петиция просит обязать нового владельца дома нанять охрану, чтобы дежурила и отпугивала вандалов. Не время, а вандалы – та сила, которая в современности уничтожает памятник. Рабочая сила.

Подписываю петицию. (Листочек время от времени улетает со столика и падает в грязь, а я, от нечего делать, первая успеваю его поднять и придавить чем-нибудь). Я жду экскурсию.

Потом эта женщина разговаривается с двумя молодыми студентками из МАРХИ, те предлагают ей свою помощь. Помощь оказывается нужна: как я поняла, нужно профессиональным языком описывать для государства то, что необходимо восстановить. Потому что не хватает специалистов. Есть в основном активисты, которые защищают и протестуют, а нужно, кроме этого, указать властям на конкретику, объяснить на профессиональном языке, «чего мы хотим от них». Михаил, обещавший провести экскурсию, куда-то ушел. Я начинаю коченеть. Фонарика у меня нет, одна я идти в дом не решаюсь.


Прогулка по зданию, ощущение другой Москвы, вид из окон и с балконов

Решаю проскользнуть вслед за компанией очередных зевак – они с фонариками. Их маршрут оказывается мне неинтересен, и я прибиваюсь от одной компании шастающих к другой... Вслед за двумя парнями, буквально преследуя их, попадаю на второй этаж. Туда ведет широкая винтовая лестница, где местами спилены перила. Выхожу на резной балкон, ставлю локти на каменные перила и разглядываю Совет Опекунства. Я пытаюсь забыть, что здесь разруха, и «вспомнить», что здесь живу. Что сейчас девятнадцатый век, что я – обычный житель этого дома, барин или граф, вышел отдохнуть на свой балкон и полюбоваться видом. Прохожие снизу смотрят на меня удивленно. Возвращаюсь в коридор. На втором этаже намного светлее – не обязательно заколачивать окна (могу справиться и сама, без фонарика), но есть и достаточно темных закоулков. Потеряла двух парней из виду: пока стояла на балконе, они ушли…

Дальше по коридору. Вдруг откуда-то из темноты на меня вышагнул молодой человек и спросил: «Меня еще не заколотили, как Фирса?» Дальше обследовать дом мы пошли уже вместе. Виктор оказался по образованию учителем литературы, ныне учился на реставратора каменного и деревянного зодчества, участвовал в раскопках в Зарядье и вот-вот собирался в Великий Новгород – в общем, мы разговорились.

Шагаем в темноту, откуда только что вышел Виктор, и попадаем в сильно обгорелые помещения, где раньше явно кто-то жил. Изнутри, особенно в темноте, это место похоже на лабиринт, как будто имеет несколько побочных разветвленных коридоров, ведущих в свои узкие и длинные комнаты с высокими потолками. Здесь много пустых бутылок, какое-то тряпье и вещи, на стенах – плакаты, коллекции этикеток от спиртного и тут же календарь за семьдесят девятый год. Повсюду журналы с датировкой от семидесятых до двухтысячных. Я про себя думаю, что в брошенных домах всегда поселяется какое-то скверное нечто, имея в виду сам характер этой жизни, оскверняющий дом, убивающий его настоящую атмосферу. У моего нового знакомого тоже нет фонаря, и мы подсвечиваем путь красным огоньком от вспышки на фотоаппарате. Перелезаем через поваленный в узком проходе шкаф. По отлично сохранившейся черной, полувинтовой лестнице спускаемся вниз, толкаем дверь и попадаем во двор.

Во дворе отдельный вход в подвал. В подвале старинная, краснокирпичная кладка. В некоторых комнатах полукруглые окошки, выглядывающие из-под земли, на некоторых сохранились кованые узорные рамы – потрясающе. На полу в некоторых местах «дырки от камина» – как их называет Виктор, местами сохранилась интересная плитка с узорами, а еще сюрприз от Минздрава: целый чемодан ампул с «ядовитой жидкостью 1975-го года» и марлей. Инструкция гласит, что нужно смазать жидкостью противогаз...

Я не успела посмотреть третий этаж, поэтому после подвала отправляемся туда. На третьем этаже светло и приятно. Нет только пола, и приходится шагать по толстым деревянным балкам, проложенным через каждые полметра. Изнутри дом выглядит прочнее, чем снаружи. Создается даже впечатление, что с ним все не так плохо, что он нуждается не столько в реставрации, сколько в капитальном ремонте. Время, кажется, действительно в меньшей степени повредило дому. Чувствуется, что сами по себе эти стены крепки, что сломать их время не сможет, смогут только люди.

Граффити неизменны, но здесь, на верхнем этаже они чувствуются как будто не так остро – может быть, потому что земля и затхлость остались там, внизу, вместе с темнотой. А здесь еще сохраняется некая белая торжественность. Она еще живет здесь, но только спит глубоким, пыльным сном. Мы заходим в просторные и пустые светлые комнаты, смотрим на Москву из окон. Отсюда она совсем другая. Совершенно. Это другой, особенный московский мир. Какая-то своя московская старина. Она отличается от той Москвы, которую я обычно воспринимаю.

У меня в жизни есть странная потребность перемещаться во времени, ощущать прошедшее кожей и чувствами. И я чувствую сейчас прошедшую Москву. Такое ощущение иногда бывает, когда попадаешь в комнату к старику, которая наполнена отголосками и ощущениями его прошлой жизни, где теперь время течет очень медленно, где везде пыль и сухость воздуха, где сохранена, законсервирована какая-то другая жизнь.

Заходим в комнату, где оконная рама выхватывает и четко очерчивает фрагмент дома Совета Опекунства, часть колонны и барельефы – они особенно хорошо отсюда различимы. Я понимаю, что окна расположены так, чтобы рамами выхватывать особые уголки пространства напротив, создавая свою картину в каждом окне.


Попадаем в комнату, где одна к одной лежат у стены снятые с петель старинные белоснежные двери. Их сняли по всему этажу, чтобы у вандалов было меньше соблазна поколотить их. Вспоминаю, как сегодня с трудом снимали с фасада и уносили в дом тяжеленную, видавшую виды дверь красного дерева. Сама собой она представляла произведение – на ней были маленькие деревянные колонны. Дверь была настолько старой, что я думала, будто ее вполне мог видеть своими глазами москвич-Ходасевич.

В коридоре Виктор указывает мне на отбитый кусок стены: «Видишь? Это все появилось за последние дни».

Как мы уже знаем, предприниматель выкупает дом и в лучшем случае «реставрирует его», оставляя только фасад. Но иногда делец ждет, пока дом рухнет. Чтобы не ждать очень долго (дома у нас строили добротно; Дом с Атлантами, как выяснилось, довольно прочен и по сей день), он нанимает киллеров-вандалов. А потом дом совершенно случайно сам сгорает или из-за обрушения каких-то ценных частей официально теряет статус исторической ценности. В любом случае «Ох, как жаль… Теперь на этом месте придется построить гостиницу, торговый комплекс, офис, что угодно».
  
    
Все это звучит так странно, что не хочется верить. Пусть лучше это окажется неправдой, бредом. Но прочитанная мной тем же вечером статистика Архнадзора говорит, что Москва тает со скоростью двадцать пять исторических мест в год.


Выход на крышу


После третьего этажа мы поднимаемся еще выше и попадаем на чердак. Здесь, над метровыми провалами в полу тянутся деревянные мостики-доски и царит почти полная темнота, которую рассеивает только слабый свет из окошек-арок под крышей. К окошкам ведут маленькие, трухлявые лестницы.

Мне страшно ходить по дощатым мостикам, я боюсь в темноте наступить в пустоту.

Виктор указывает на маленькую железную дверцу, открывает ее – за ней оказывается вторая, а за ними спрятан старинный лифтовой механизм. У нас в колледже такой же, но побольше – с целую комнату, а этот умещается почти в трубе. В доме много интересных сюрпризов и своих тайн.

Меня очаровывает вид из полукруглых, треугольных, квадратных окошек. Эти формы здорово очерчивают маленькие пейзажи деревьев и церквей вокруг дома. Мы выбираемся на крышу.

Крыша покатая, на ней очень страшно и очень красиво. Спустились легкие сумерки, вокруг открылся простор и зазвучал колокольный звон. Это не метафора, действительно звонит колокол, ненавязчиво и величественно. Этот звон пронизывает небо и все широкое пространство вокруг, будто насыщает воздух кислородом, придает всему происходящему ощущение невозможности, другого мира, опосредованного от суеты и разрушения. Лихачев писал, что русскому человеку хорошо на открытых пространствах. Нас окружают купола разных форм и размеров, большие и маленькие, высокие и круглые. Перед нами вид на Солянку и китай-городские окрестности. «А что с той стороны?» Мы осторожно переходим на другой скат крыши. Виден Кремль, колокольня Ивана Великого, а посреди всего этого – четкий силуэт Москва-Сити. Мы останавливаемся посередине крыши, держась за кирпичные трубы, и оглядываемся. Видны все холмистые перепады земли, разноуровневость города – дома одной и той же высоты возвышаются друг над другом иногда почти вдвое. Дом с Анлантами стоит на Ивановской Горке. Если смотреть в сторону Китай-Города, не видно откровенно современных домов, и пейзаж кажется настоящим, в обратную сторону – начинается современная Москва, и только Кремль напоминает о былом. Мы где-то между этими двумя мирами. Сбоку видна кирпично-красная старинная постройка, а напротив нее высится конусообразный купол лютеранского собора Петра и Павла.

У меня немного подрагивает челюсть. Кроме экстрима в этом замешан и холод. Вечереет, потихоньку густеет синева, и заметно понижается температура. Ради окружающей красоты можно и потерпеть.


Рассказ Виктора о том, как остановили стройку

Мы, наконец, спустились вниз и вышли из дома. Я радуюсь, что стою на прочной поверхности, и пытаюсь отдышаться. Мимо нас по двору проходит Николай и скрывается за углом.

«Это дядя Коля», – уважительно протягивает Виктор, – «Я рассказывал тебе про него?» От усталости я уже мало чего соображаю, факты перестают запоминаться в должной мере, но я продолжаю с интересом слушать.

Это было несколько лет назад. Собирались строить безнес-центр на Хитровке. Была организована встреча горожан с представителями компании и властями. В зал, где должна была проходить встреча, пришло столько горожан, что люди не помещались, стояли. К микрофону вышел, храбрясь, человек в костюме. По его глазам было видно, что он не ожидал такой большой аудитории. Люди завалили его вопросами: «А Вы знаете состояние грунта в этом месте?» – «Не знаю» – «А вы проводили…?» – «Не проводил» – «В таком случае, Вы вообще – кто?» – «Я – представитель предприятия…» На помощь стушевавшемуся приятелю выходит другой костюм – местный чиновник, более серьезный на вид. Но вопросы не иссякают, и вскоре второй выступающий краснеет и умолкает. Все расходятся. Потом свидетели слышали, как уходящие костюмы перешептывались между собой: «А че их так много пришло?» – «Да кто ж знал-то?» Строительные манипуляции были в том месте заморожены.

Это напомнило мне историю с детьми и памятником Пушкину. Ахматова рассказывала, как в 1937 году в Ленинграде по случаю годовщины со дня смерти поэта городские власти решили увезти памятник с Пушкинской улицы, он казался им неказистым. Дети, игравшие вокруг памятника, подняли рев, и Пушкина «оставили им». Я уже иду домой, и все еще прокручиваю рассказанную мне историю в голове…


Зачем нужны Архнадзор Школа Наследия?

Я говорю маме: «Я вспомнила, что УралГАХА (Уральская государственная архитектурно-художественная академия) – это еще и архитектурный институт. То есть я буду учиться с архитекторами и вместе с ними мы можем что-то придумывать и делать!»

Мама говорит: «Я училась в МАРХИ. Не думай, что в архитектурном поголовно все собираются что-то защищать. Студенты хотят отучиться и стать дизайнерами – потому что это круто».

То есть даже сам институт не может нацеливать учащихся на сохранение города и наследия – для этого нужна отдельная организация, направленная на это, которая бы привлекала на смену старшим молодых специалистов или же просто активистов, которым все это может стать важно. Чтобы было кому «поднимать рев».


Бауманская, красота и холод. Диплом?

Недавно мы с Аней Б. и Викой Т. ездили на Бауманскую. Милые старинные улочки, домики, похожие на замки каких-то интересных форм. В этом ощущался уют, а стена крупного, мягко падающего снега придавала пейзажу туманность. Прямо между домами вкраплено другое здание. По ширине – ровно в такой дом, как два по соседству. Здесь не существовало пустоты, на месте которой он возник. Здесь был другой дом!

Я шла, куталась в клетчатый плед и в окоченевшей руке несла яблоко. Выкинуть недоеденным его было жаль, и я пыталась скорее доесть, а рукам было чертовски больно. Мне было просто люто холодно, дорога казалась невероятно долгой, но я останавливалась посмотреть на ландшафты улиц, на дома, потому что скоро всего этого не будет, а в котлованах вырастут стеклянные чудовища. А еще очень красиво светило солнце. Особенно на перегороженную сеткой парковку, за которой светились розоватые стены. И это впечатление отвлекало от холода. Я чувствовала себя поэтом прошлого века.

В этот момент я ясно почувствовала, что мой диплом должен быть тесно связан с исчезающим пространством.

Раньше все руины казались мне немного вымышленными, но теперь я ощущаю, что живу в исчезающем городе. В городе, где скоро (по времени – в пределах моей жизни) может не остаться ничего исторического.

Недавно я узнала новость: после всех приключений новый владелец Дома с Атлантами готовится его отреставрировать. Надежда на профессионализм реставраторов и судьбу.


23 апреля 2016 г.