Саша Кононова, 2-ой курс киноколледжа, мастерская "Мультипликатор"
Бывают люди, просто стоя рядом с которыми, слушая их, наблюдая, чувствуешь их гениальность. Лев Григорьевич, кажется, один из таких людей. Его работы с первого взгляда (два или три года назад) показались мне загадочными, я не имела никакого ключа к их пониманию, но чувствовала, что мне представлено окно в параллельный мир, вселенную, только бы научиться через это окно тот мир понимать, вести с ним диалог, может быть когда-нибудь даже попасть в него. И с каждой новой выставкой я всё реальнее ощущаю подобный ключ в своей руке, всё больше слышу жизнь за этим «окном» и всё сильнее хочу открыть эту тайну, войти в неё.
Сложности связаны, разумеется, с моей неготовностью – чтобы попасть в космос, космонавт должен быть очень серьёзно натренирован. На первой выставке Льва Григорьевича были иллюстрации к книгам, которые я не читала, и пейзажи мест, в которых никогда не была. Знакомство с картинами было почти невозможно: как ребёнку из детского сада постараться поступить сразу в старшую школу, без первых четырёх классов – его отправят. Так, в общем-то, случилось и со мной, но как гордый «ребёнок», привыкший быть «умненьким», я не могла признать поражение и убеждала всех, что понимаю гениальность работ (этими убеждениями убедила и себя, так что работы правда стали очень нравиться).К следующей выставке я так и не успела прочитать эти книги, но было небольшое обсуждение работ Льва Григорьевича в мастерской: мы пробовали увеличивать фотографии работ на компьютере и перемещаться так по поверхностям картин – создавалось ощущение путешествия по миру за этой картиной (если продолжать аналогию с окном в параллельный мир, то это были своего рода хождения по гугл-картам неизведанной ещё страны). Чувство совершенно необыкновенное и захватывающее – я поняла, что этот мир есть, что в него можно попасть, что мир этот грандиозен, и я очень хочу прорваться в него.
Кроме того ещё на первой выставке я увидела и услышала самого Льва Григорьевича, а это всегда событие. Лев Григорьевич – человек потрясающего артистизма, искренности и тонкости души. Он говорит так просто, от сердца, что даже если содержание его текста пока не вполне доступно (а я тогда поняла только некоторые куски), просто очаровываешься этим человеком, к нему тянет, хочется слушать и слушать, чтобы раскрыть его, до него дорасти. Если волшебство работ я тогда ощущала смутно, и долгое их разглядывание меня утомляло, то Лев Григорьевич покорил сразу же, несомненно.
В следующем году была большая выставка с самыми разными по жанру, технике и времени работами. Кроме того, Лев Григорьевич сам провёл экскурсию по этой выставке. Через эту экскурсию и благодаря разнообразию работ я многое поняла про его творчество: как много было в этой выставке сочувствия, жалости ко всему человечеству. Много трепетности и восхищения, глубокого сердечного переживания за то или иное место, человека, животное. Это то, что связывало все картины с реальностью, позволяло зрителю к ним «подключиться», но вообще все они вылепливали в сознании иной мир, населённый «добрым лёва-зверем», кентаврами, старушками и алкашами, только не в нашем привычном представлении о них. Там они простодушные и несчастные, хотя, вероятно, существуют для равновесия света и тьмы. Этот мир, я думаю, непостижим. Внимательный и заинтересованный зритель может сложить у себя в голове более ли менее подробный его образ, но постичь, освоить его нельзя. Лев Григорьевич живет в нём, а, может, просто с ним, и думаю, что даже он не может постичь его, как мы не можем уложить совершенно
нашу реальность для себя.
С тех пор прошёл ещё год – я оказалась на новой выставке и снова была обескуражена. Во-первых, это мир не только изобразительный (иногда с небольшими подписями), но и словесный, он существует в разных плоскостях, в нём больше измерений, чем я могла представить. Во-вторых, я впервые увидела конкретные корни зарождения одной из частей этого мира, то есть в мои чувства, сильно обогатив их, добавился фундамент чувств и мыслей самого создателя. Нужно ли тут писать о ценности такого подарка?
Выставка была посвящена железным дорогам, длилась всего один день, и вокруг неё был устроен вечер, на котором читали пьесу и стихи Льва Григорьевича. Говорили почитатели его творчества (графики, искусствоведы, писатели и проч.). Говорили вдохновенно, выставка в очередной раз удивила их (так много видевших уже). Конечно, сказал и сам Лев Григорьевич. Он пояснил, откуда взялись железные дороги – в двенадцать лет (1941 г.) он с семьёй бежал из уже горящего Воронежа. Ехали в «теплушке» («холодушке», как справедливо заметил Лев Григорьевич.), два месяца, в жуткий мороз. На станциях он ходил за кипятком – пролезая под множеством других составов, наблюдая солдат, раненых, боевую технику, всякую голь и пьянь, пробираясь к горячей воде через тела спящих или просто сидящих на тюках людей в зале ожидания вокзала. Он говорил, что затрудняется сказать, что длиннее – те два месяца или вся остальная жизнь почти девяностолетнего человека.Работы совсем свежие – 2014-2016 годов. Лев Григорьевич работает в удивительном темпе. Весь представленный зрителям мир постоянно развивается, чуть ли не каждый час жизни становится для художника событием. Он сохраняет в памяти (не только интеллектуальной, но и чувственной, сердечной, что очень важно) все свои встречи с миром. Сохраняет, проносит это дальше и воплощает, вероятно, от переизбытка, полноты этих воспоминаний.
После запланированного вечера внезапно развернулась авторская экскурсия по выставке (в основном для пришедших из киношколы). Впервые я так точно увидела отношения, в которых находится Лев Григорьевич со своими работами. «Тут конь зачем-то понадобился. Зачем? Не знаю. Я его не рисовал. И тут тоже…» – в этих отношениях мало власти автора над работой, тут больше свободы и самостоятельности существования одного и другого, но глубокой привязанности друг к другу. Это еще похоже на диалог между двумя ближайшими родственниками (отец и сын; братья, может быть), которые знают своего собеседника досконально и любят в нём всё. Тогда же, хотя это уже не в первый раз, я твёрдо ощущала, что внутри у Льва Григорьевича есть яркий свет, который пробивается наружу, что он светится нескончаемой энергией, любовью, волшебством и делает людей вокруг счастливыми.
Можно ли бояться старости после знакомства с таким человеком? Может быть, не глобально, но хотя бы на время, пока подаренный им свет не затеряется во всяком разном, возраст кажется не наказанием, а новой возможностью, которую не каждый даже может получить, а уж тем более воспользоваться ею. Ведь старость приходит после долгой жизни, в ней собирается весь прожитый опыт и открывается заново. Мне скоро восемнадцать, и я всё думала, как должна измениться моя жизнь, в чём будет заключаться её новое качество? Вот, кажется, оно где-то здесь: в смелом продолжении «пути», взрослении и воплощении нажитого за прошедшие восемнадцать лет.
По дороге домой, сидя в вагоне дурно пахнущей электрички, я не могла уже по-старому видеть обыкновенный пейзаж. Там, за окном, было сине-темно, мелькали, перебегая по стрелкам, рельсы соседних путей, фонари, дороги, провода и дома (ну, всё как надо), в вагоне сидели и лежали люди. Теперь я видела, что мой путь домой проложен через картины Льва Григорьевича, и каждый день я могу о нём вспоминать и соприкасаться с этим загадочным миром, который проглядывает обычно через рамы картин, и от погружения в который захватывает дух.
12 апреля 2016 г.